Автор: Fujin
Рейтинг: PG-13?
Пейринг: Cебастьян\Сиэль
Предупреждение: особых нет

Наивно полагать, будучи хоть немного религиозным, будто душа это эфемерная недоказанная субстанция, которая должна волновать тебя только после смерти, совершенно отделенная от человека, но нп благоустройство которой в загробном мире он должен вкалывать всю жизнь. Глупо, умерев и заключив контракт с демоном, не быть религиозным.
В принципе, Сиэль Фантомхайв согласился бы с тем, что душа – она чувствуется каждую секунду жизни, неизбежно и незримо, как способность улыбаться или плакать, и тогда – до контракта, до смерти родителей и пожара, до того, как он поставил клеймо будущей принадлежности на свою душу – все было другим, совсем, но он нечасто задумывался над такими абстрактными вопросами. Возможно, не в душе дело, а просто он вырос вмиг, но скорее, все же, в душе.
Иногда кажется, что Сиэль взрослый – глава рода Фантомхайв, цепной пес королевы, решающий сложнейшие задачи, способный мыслить холодно и тонко, и приказывать недрогнувшим голосом. Он очень старается таким казаться, и у него прекрасно выходит, но взрослый он не поэтому, а потому.
Что он очень маленький, даже для ребенка своих лет, и Себастьян каждое утро будит его, раскрывает шторы, одевает аккуратно и неспешно, и самостоятельно он даже шнурки завязать не может и не хочет мочь, а потом подает завтрак, расписывает за него все дела за день, и как любой ребенок Сиэль не любит заниматься уроками и любит играть, пусть и в настольные игры. Потому что он продал душу свою за месть, но ничего не делает для поисков убийц, а просыпается, занимается делами семейными и королевы, полностью полагается в столь важном деле мести на дворецкого и неизбежную судьбу, и осознает удачный исход, как обреченность – вот почему.
Если ничего не происходит – жизнь в поместье Фантомхайв скучна, размерена и однообразна, и стыдно признаться – Сиэль любит такие передышки, отсрочки от неминуемого конца.
Себастьян будит его утром, раскрывает тяжелые шторы, впуская солнечный свет, одевает его – быстрые умелые касания перчаток к коже. Оглашает завтрак и список дел, а потом подает. Если нет никаких дел – с завтрака до обеда он ничем не занят. Кроме небольшого ланча, конечно, на который Себастьян подает чай и сладкое. После обеда он отдыхает, занимается музыкой и прочими уроками, иногда читает или гуляет в саду до ужина. Ну и сладкое, разумеется. В поместье рода Фантомхайв, самого известного производителя игрушек, всегда горячи печи и чай с десертом подается двадцать четыре часа в сутки, сервированный щепетильно на изысканном фарфоре, со вкусом, особый ритуал, и после ужина Сиэль сам просит подать ему сладкое, и Себастьян покорно кланяется, прижимая руку к груди, улыбаясь лишь самыми уголками губ, и отвечает:
- Разумеется. Как пожелаете, мой господин.
Вечерний десерт – самый старательно приготовленный, сервированный на лучшей посуде, подается прямо в спальню господину. Самый сладкий, до тошноты, и Сиэль пробует кусочек и отвечает:
- Прекрасно, как и всегда. Ты замечательно готовишь.
Себастьян кланяется сдержанно и благодарно и стоит рядом и ждет, пока его хозяин доест все до последнего кусочка, от такого пристального взгляда впору поперхнуться, но Сиэль не вздрагивает. Самый главный их ритуал. Дело в том, что он ненавидит сладкое все больше с каждым днем. И Себастьян об этом знает, лишь улыбается уголками губ, в очередной раз подавая его. И Сиэль ест. И просит сам, и снова ест, и есть в этом, конечно, и что-то от изощренного мазохизма, но – для Сиэля это лучшее, самое отрезвляющее из напоминаний. Себастьян выполняет его приказы не потому, что предан, всегда готов защитить не потому, что заботлив. Он хочет его душу, зверем, как любой демон, только и всего. Он оберегает его и делает сильным потому, что у души тогда будет приятный ему вкус.
Дает, кормит, как и бесконечными этими десертами – будто свинью на убой.
И Сиэль принимает, соглашается, ест, он сделал свой выбор, и не изменить ничего, никак, никогда, на нём стоит демонская метка, и иногда он любит рассматривать её перед сном и не плакать.
После вечернего десерта он гуляет немного на свежем воздухе – Себастьян говорит, что это полезно для сна. Потом ложится спать, дворецкий его – такими же привычными движениями, как и утром – закрывает шторы, раздевает его, аккуратно и тщательно складывая каждую делать одежды, вплоть до ленточек. Желает спокойной ночи, тушит свечи, выходит, и Сиэль остается в слишком большой для него, взрослой кровати, в полной, непроглядной темноте. Один. И не плачет.

***

Задания королевы – увлекательнейшие головоломки для того, кто получает их в первый раз и хочет играть, и наслаждаться жизнью, и чувствовать опасность. Сиэль недаром её цепной пес, он решил головоломок достаточно, исход его жизни ясен и он не чувствует опасности – ведь всегда есть демон, способный защитить его, своё желанное блюдо от порчи.
Это рутина – искать маньяков, для всего мельче есть полиция и Скотланд ярд. Себастьян за ночь составляет дело на четыре исписанные мелким почерком папки, анализируя жертв, места и привычки, Финни за утро грузит вещи, и они отправляются. Себастьян выбирает им обшарпанную гостиницу в одной из окраин Лондона, лошадь и экипаж поневзрачнее. Тот, кого они должны поймать, никогда не повторяется в местах выбора жертв, но по подсчетам дворецкого это место следующее, и Сиэлю остается только согласиться. Не повторяется, но всегда выбирает хорошеньких молоденьких девушек, разбирая их по кусочкам, как говорят – он не видел.
Соглашается с этой скрипящей повозкой, крошечной вонючей комнатушкой, ролью девушки-приманки – ему не привыкать – и ярко-алым платьем, которое выбрал для него Себастьян. Откровенное издевательство, и дворецкий улыбался и говорил, как ему идет, зашнуровывал корсаж.
У Сиэля есть обязательство: каждый вечер спускаться в общий зал и сидеть там в одиночестве, достаточно тихо, чтобы не привлекать лишнее внимание, достаточно часто, чтобы примелькаться. Красивая, беззащитная, никому не известная леди, которой не хватятся, как сказал Себастьян, и Сиэль даже поджал губы сердито, но – следует отдать ему должное – больше убийств не было, будто его и вправду заприметили.
Сиэль ждал, сидя в тени, в углу, заказывал сладкое, это не настолько неблагополучный район, чтобы приставало всякое отребье, и на том спасибо, на третий день к нему подсели, и он даже выдавил из себя якобы смущенную улыбку.
- Такая хорошенькая леди, такая грустная, - немолодой мужчина, еще не тронутый сединой и далекий от внучек его возраста, но уже нездорово. – Могу я присесть рядом и заказать вам что-нибудь?
Самый примитивный и гадкий способ знакомства, по мнению Сиэля, хоть сам он никогда не думал над знакомством с девушками и старательно сделал голос потоньше, отвечая – ему надоела местная помойка и стряпня.
- Была бы рада. Знаете, здесь так одиноко.
У мужчины была мягкая, по-отечески добрая, заискивающая улыбка, бегающие глаза и след от кольца на безымянном пальце правой руки, ну да кто их разберет, этих маньяков. Из всего женского гардероба, помимо бесконечных шелестящих юбок Сиэль больше всего ненавидел, пожалуй, чулки – уродливые изобретения, прекрасные в пошлых фантазиях взрослых, слишком греющие и трущих ноги под юбками. Себастьян не придумал ему историю – должно быть, специально проверяя господина – и он остаток вечера рассказывал об одной потерявшей семью бедной провинциальной дворянке, приехавшей в Лондон, чтобы хоть глазком увидеть королеву. Их маньяку вроде должны нравится именно такие истории, и мужчина выпивал вонючего неразбавленного виски и слушал, все откровеннее раздевая глазами. Его ждало бы несколько сюрпризов, и не хотел бы Сиэль быть девушкой по-настоящему. Оказалось, что новый знакомый только сегодня – о, случайность – въехал в эту гостиницу, сразу заприметил хорошенькую леди и знаком с самой королевой, врун, Сиэль никогда не видел его в её окружении – на то, чтобы научиться хлопать ресницами в ответ на чуть у него ушел почти целый день – и, когда он предложил продолжить в своем номере, Сиэль, конечно же, согласился, думая о том, что уже этой ночью снимет ужасные красные тряпки и будет ехать домой, в родное ухоженное поместье, с горячей ванной и чистыми простынями.
Надо только убедиться, и он послушно садился на его кровать, позволял касаться себя, даже целовать руки через перчатки, и ждал, когда же его захотят оглушить и расчленить, как, должно быть, ни одна из его прошлых жертв. Но ничего не было. Его прижали к кровати, тяжело дышали в ухо, лапали и – ничего не было. Сиэль старается всегда быть сдержанным, не боится смерти и до последнего надеялся, что его всё-таки захотят убить, и – увы – он уже ничего не боится.
Себастьян появился тогда, когда их провал стал до неприличия очевиден, и уже зазвенела пряжка ремня. Появился из неоткуда, схватив за шкирку и откинув в стенку любителя молоденьких леди, и тот осел, оглушенный. Сиэль фыркнул, выравнивая чуть сбившееся дыхание, встал, поправил одежду, спросил только холодно:
- Почему так долго?
Себастьян прижал руку к груди, склоняя голову почтительно и виновато, почти пряча улыбку.
- Прошу прощения, мой господин. Я должен быть убедиться в нашей ошибке.
Горячая ванна, в которой можно смыть все эти прикосновения – вот, о чем иногда мечтают молодые господа.
- И когда же ты узнал, что он не убийца?
Себастьян склонился еще почтительнее, и теперь его голос был идеально-вежлив и полон уважения.
- После третьего выпитого им бокала, мой господин.
Сиэль замахнулся было – дергано, резко, зло, зашуршав юбками платья, не думая, взбешенный в эту секунду. Но – вспомнил, что не так важно его тело, как и его проданная душа. Опустил руку, и дворецкий даже не дрогнул.
- Мы уезжаем отсюда завтра же. В место поприличнее. И теперь я придумаю свой план, где ты будешь выряжаться в женские тряпки.
- Как пожелаете, мой господин, - ответил Себастьян, с улыбкой направляясь за ним к двери, и Сиэль зло обернулся.
- И я не желаю видеть тебя до завтра. Оставь меня.
- Как скажете, - дворецкий сделал всего шаг в сторону за его спиной и – будто исчез.
Ночной воздух Лондона полон гари и грязи по сравнению с воздухом поместья, но – лучшее, что можно получить сейчас, чтобы успокоится, и Сиэль рассудил, что хватит с него на сегодня приключений.
Его затащили в первую же подворотню, сжав веревкой горло, след веревки на шее – самый вернейший знак. Легко, ребенка, сжимая не до потери сознания, но до беспомощной слабости, когда даже слышно с трудом.
- Я присматривался. Ждал тебя. Хорошая девочка, - голос может быть любой, слова, интонации, но Сиэль наслушался этих сумасшедших убийц достаточно, чтобы даже на грани обморока слышать их нотки. – Чистая.
А потом веревка на горле сжалась туже, и он почувствовал скорее, чем увидел, тонкий блеск ножа, и захрипел сдавленно вместо крика. Надменный и холодный граф, одетый в нелепое алое платье – изо всех сил, выбиваясь, дергаясь, царапаясь, не в силах открыть печать. Беспомощный один. Испуганный до визга. Не потому, что вдруг полюбил жить, разуверился в своем демоне или исполнился отвращением к такой нелепой смерти. Как выныривают из воды, растратив воздух еще на глубине, из последних сил. Как отдергиваются от удара. Что бы он там себе ни воображал – это инстинкт, мощнейший и древнейший, невытравимый – хотеть жить.
Может, Себастьян появился до того, как повязка упала с глаза от борьбы, может – после, Сиэль не понял, он сполз вниз по стенке, лихорадочно хватая ртом воздух, едва его отпустили. И первое, что он сказал, едва отдышавшись, низко и сипло, он сказал:
- Не убивай его.
Себастьян замер у темного тела, удивленно обернувшись, и показалось – от недостатка еще кислорода и страха – алым блеснули его глаза.
- Господину интересно посмотреть?
Сиэль поднялся, выравнивая дыхание, выравнивая голос, как и положено хладнокровному аристократу, только старше его лет на десять.
- Нет. Просто лучше сдать его и судить. Королева будет довольна.
Себастьян раздосадовано, кажется, пнул обездвиженное тело и подошел к Сиэлю близко, почти так близко, как убийца совсем недавно, и Сиэль не отдернулся, и это понравилось ему. Откровенно – наклоняясь к шее, вдыхая, как и убийца до того, но – удивительный терпкий этот запах запрятанного, загнанного мальчишеского страха, холода его, силы. И тот не отдернулся – показывая, какой сильный, какой неживой, как вкусна будет его будущая награда. И Себастьян сглотнул; ответил сипло, отстраняясь, поправляя рваные бретельки платья, накидывая поверх свой плащ:
- Как пожелаете, моя милая леди.
Сиэль фыркнул, отпихнул его, издевающегося, подальше, бросил через плечо, уже направляясь назад к гостинице:
- Я желаю чай и десерт в номер.
- Нет, никак невозможно, - мягко ответили ему в спину. – Мой господин запретил мне сегодня показываться ему на глаза.
- Но сейчас же ты пришел.
- Это был вопрос вашей безопасности, я не мог не прийти.
В этот чудный вечер у Сиэля не осталось сил даже на то, чтобы пререкаться со своим дворецким, и он вернулся в номер, подбирая юбки, спадающие чулки и путаясь в его плаще. Один. Сам кое-как переоделся в нормальную одежду, порвав половину платья, принял ужасную местную ванну и отчего-то так часто вспоминал и думал – враньё, никакой он не чистый, грязный, проданный, оскверненный.
Другой дворецкий, возможно, сказал бы, что после такого стресса ему необходимо расслабиться, принес бы чай с травами, сидел бы рядом и успокаивающе гладил по руке, но это не для них, Себастьян любил, когда он отвечал за свои слова и был такой уродливо-фальшиво-сильный, его маленький мальчик. М это благо для того, у кого нет ничего, кроме мести и долга.
Когда Сиэль спускался вниз – растрепанный и кое-как одетый, чтобы заказать себе ужин – он замер на лестнице, в тени, и видел, как Себастьян склоняется к самому ушку официантки, шепча, и как потом они вместе пошли в помещение для слуг, и, кажется, даже слышал через стенку потом тихие вздохи и видел, как дворецкий чуть улыбнулся ему, закрывая дверь.

***

Обычно после вечерней прогулки они возвращаются в спальню, Себастьян набирает ему теплую ванну с травами и маслами и тщательно моет молодого господина. Засучив рукава, сняв – невиданное для их слуг дело – перчатки. Удивительное – у него теплые, хоть и нездорово бледные руки, и Сиэль лишен обычного детского интереса и смущения, позволяя касаться себя и мыть, везде – аккуратными тщательными касаниями, лишь откидывая голову и закрывая глаза.
Позволяет раздевать себя до, одевать после, и – смешное дело – не чувствует никакой волнующей подоплеки в стоящем перед ним на коленях, снимающем туфли ему мужчине, какую бы пора чувствовать в его возрасте. Ему плевать на его касания так же, как и на объятья и щебетания Лиззи, так же, как и на все остальное в мире, кроме цели, тот вид самоконтроля, при котором уже не надо сдерживаться – просто уже незачем переживать. Все решено, судьба его, и ничего кроме не имеет смысла и значений.
Себастьян и правда обожает своего господина. Помимо обязанностей и издевок – обожает делать то, что делает, раздевать его перед сном, касаясь кожи, накрывать одеялом. Он неприхотлив в человеческом бытие снов и обедов, у него своя готовка и пища, и он готовит главное своё блюдо, начиняя его, как рождественскую индейку. Беспомощностью – не давая самому ему даже завязать шнурки. Силой – не прижимая его к себе крепко-крепко, не давая реветь в плечо, не слушая о родителях, не давая вообще никогда. Остротой, умениями и сдержанностью – занимаясь с ним всем, что положено знать и уметь молодому дворянину, от шахмат до фехтования. Обреченностью – не в глаза, но часто и прозрачно напоминая про контракт. Одиночеством – не снисходя до дружбы.
Потрясающий, сводящий с ума вкус, и не хватает лишь самой малости, неизвестной ему диковинной приправы, чтобы индейка изошла соком, треща от начинки по швам. И достаточно времени, чтобы найти эту приправу. Не удивительно, что демона не привлекают иные души – он слишком много вложил в эту одну, готовя по вкусу.
Трезвостью и полным пониманием, с каким смотрят смерти в глаза, и он уверен, что когда придет время – мальчик не будет плакать и пытаться сбежать, и это особенно пьянит, такого он не видел и не делал за многие сотни лет ни с одним из взрослых
Настолько, что иногда, уложив господина спать, прибравшись на кухне, разведя слуг по их комнатам, дворецкий стоит у его двери, близко-близко, прижавшись лицом к щели, и вдыхает этот его пьянящий, обещанный ему запах, как крутится Финни у плиты со сладким пирогом. Если Сиэль не спит, и думает о нем, и переживает внутри себя, и сжимается нелепо – запах настолько силен, что ни один демон не сдержался бы, не будь контракта, но контракт есть, и Себастьян стоит у его двери и тяжело, жадно дышит.
Как бы он ни старался, ни учил и ни начинял, господин его – маленький мальчик, и не приправы и не начинка главное в блюде, и как бы ни пестовали они вдвоем его обреченность – демоны обожают души детей. Он видел, он знает, несмотря на холодную маску и сдержанность, разбивающими все инстинктами, сладчайшей человеческой натурой – господин его до одури хочет жить, и это так похоже на недостающую приправу, почти.
Он стоит, дышит, впитывает будущее блюдо свое всем существом, иногда царапая от нетерпения дерево двери – совсем неслышно через перчатки. И до мельчайших подробностей представляет день пиршества. Иногда дрожит. Кажется, будто Себастьян ничего не хочет для себя, только комфорта и осуществления мечты господина, но он голодный демон, не бравший душ так давно, и он хочет, хочет, хочет – распахнуть дверь и прийти в постель к своему господину. Такое оно, демонское возбуждение, голод, кожей к мягкой человеческой коже, которую он сам мыл перед сном, раздирая в клочья своей. Руками – плевое дело для демона – в мягкую людскую грудь, разводя ребра, подобно прекрасному, диковинному цветку. Лицом – туда, где, как думают люди, ближе всего к душе, где бьется маленькое детское сердце. Вдыхать.
Демоны будто выпивку любят людские крики.
Контракт. И Себастьян сглатывает, отступает на шаг, успокаиваясь. И ждет.

***

Сиэль уверен, что Себастьян и королева отлично бы поладили, имей они такую возможность – они схожи в методах его употребления. Чаще всего задания королевы ужасающе однообразны, как и тихие дни в поместье Фантомхайв – раскрыть преступление, найти виновного, сдать властям. Найти утерянную вещицу и передать слугам её величества. Решить тонкие торговые дела при дворе. Дела эти скучны, и можно лишь надеяться, что он хоть немного приблизится к поиску убийц семьи, но, если честно, эту серость он любит больше тех заданий, которыми королева решает проявить фантазию по его поводу.
Слуги королевы приводят им человека и говорят – нам нужна информация, неважно, как вы её добудете, и Себастьян улыбается тонко и разводит руками, а Сиэль слаб во всех этих этических вопросах.
Человек, темноглазая девушка немногим старше самого графа, азиатской немного внешности, но ничуть не похожая на Лау с вечной его улыбкой и его томных девушек. Сиэль распорядился принять её как гостью в фамильном поместье, и Себастьян неукоснительно выполнил приказ, предоставив ей лучшую гостевую комнату, ворох платьев и пригласив к ужину.
Слугам очень понравилась гостья – еще бы, наконец-то в этом доме появился кто-то, о ком могут заботиться и они, не только Себастьян. Бард постарался и даже не сжег своё коронное блюдо, Финни собрал в саду цветов и поставил в комнату гостье, а Мейлин полдня провела с ней, болтая женские свои разговоры и помогая переодеться.
Даже ей новая их знакомая не сказала ни слова, но то что своего имени, и слуги решили даже, что она немая, но Сиэль знает, что это не так – Себастьян проверял её язык, и убеждали посланцы королевы.
Ужин сервировали на небольшом столике, специально, чтобы удобнее было разговаривать, и девушке очень шло бирюзовое платье, выбранное для неё дворецким. Этикет и ораторское искусство – одни из предметов, которые преподает ему Себастьян, и, хоть Сиэль не общителен и обычно не утруждает себя учтивостью – владеет он ей в совершенстве. Он с пару часов пытался завязать с девушкой разговор, безуспешно, и на следующий день, и через день, и даже спустя недели.
Лишь один раз за всё это время она подала голос – вскрикнула и выругалась, как заправский портовый грузчик, с ногами забравшись на стул – когда увидела мышь. Подтвердив, что всё-таки умеет говорить.
Больше ни обходительность, ни обещания помощи и безопасности не могли заставить её говорить. Себастьян предложил даже просто отпустить девушку, чтобы она сама привела их к нужной информации, логову сопротивления, но, к сожалению, она не была дурой и не пошла никуда вообще.
Она очень не понравилась Лиззи – еще бы, посторонняя женщина, живущая в доме твоего жениха, хоть он и назвал её дальней своей немой родственницей – не говорить же правду. Женская интуиция мощнейшее из орудий, отлично чует вранье, только трактует всегда одинаково. Не то чтобы Сиэля сильно волновало то, что подумает о нем невеста, но все же - странно смотреть, как Лиззи то и дело пытается толкнуть или пролить что-нибудь на платье той, что, по слухам – собрал Себастьян – покушалась на жизнь самой королевы.
Лиззи цеплялась за него крепко-крепко, постоянно, даже во время обеда, и заявила, что никуда не уедет, пока эта дамочка здесь. Посланники королевы стали приходить куда чаще раза в пару дней, спрашивая о его успехах все настойчивее, и Сиэль старается держать себя в руках, всегда, очень старается, но в один прекрасный день, как только уходит королевский слуга, он обхватывает голову руками и спрашивает просто:
- Что она хочет от меня, Себастьян?
Так ужасно непочтительно о королеве. И дворецкий улыбнулся в ответ тонко, пододвигая ему очередную порцию тошнотворного сладкого, и сказал – мягко, осуждающе, усталому мальчишке – не притворяйся, не маленький уже:
- Вы с самого начала знали, мой господин.
И тогда Сиэль кивнул, решаясь. Дело не в том, что он нерешительный, или слабый, или уж тем более жалостливый, просто – он не делал так раньше никогда.
- Хорошо. Давай сделаем это.
Себастьян подсыпает крепкого снотворного в ужин всем, кроме них и гостьи – стены поместья, конечно, крепки, но все же. Когда все засыпают – он ведут её в подвал, и граф Фантомхайв решил твердо, что бы ни случилось – завтра утром он скажет остальным, что гостья уехала. Она даже не сопротивляется, когда Себастьян ведет её под руку – мягко, но цепко, Сиэль знает эту его хватку – словно давно ждала именно этого, все ждали, и негоже показывать слабость цепному псу королевы. Когда Себастьян приковывает её к стене, Сиэль спрашивает в последний раз, и в голосе его так глупо и откровенно было куда больше надежды, чем в её взгляде:
- Не надумала ничего сказать?
Но девушка не отвечает, и, прежде чем приступить, Себастьян говорит мягко, но непреклонно:
- Не смотрите, мой господин. Задавайте вопросы, но не смотрите.
Он кивает, он совершенно не хочет смотреть на то, что будет здесь происходить, но прежде чем встать спиной к ним, прямой, как палка, он проходит мимо разложенных на столе инструментов, сдергивает ткань с клетки.
- Если остальное не поможет – это крысы. Я видел, она боится их. Приступай.
И Себастьян склоняется только покорно, как и при любом другом приказе, и приступает, и Сиэль стоит спиной к ним, не видит, но слышит достаточно – голос её, наконец, тонкий и девичий, полный криков, и задает вопросы, и собственный голос его не дрожит. Лелеемая дворецким его и королевой неестественная, лицемерная жесткость, способность идти до конца, переступая. Единственная настоящая цель приказа – как будто мало других палачей – делать его таким, и они получили ответы на все вопросы, которые хотели, хоть и пришлось использовать крыс.
Сиэль ни разу не дернулся обернуться, сколько бы она ни просила, задавал вопросы монотонно и четко, пока не получал ответы, прекрасный, фальшиво-безжалостный, и он видел, не мог догадываться, но – иногда его демон сглатывал и облизывал губы, прежде чем взяться за следующий инструмент, и откровенно желал – да, сейчас он считал своего господина особенно прекрасным.
Еще она сказала – спасибо за де недели счастья в вашем поместье, граф Фантомхайв.

***

Они приезжают в деревеньку на самом закате, когда небо алое, как кровь или волосы жнеца, и тени от их кареты, от них самих и от домов четкие и темные, резкие – идеальной иллюстрацией к мифу, за которым они приехали. Слуг не взяли, и они вдвоем с Себастьяном селятся в замке владельца деревни – с отлетающей штукатуркой, паутиной и разваливающимися камнями стен, дряблом, как и сам старик. Зато – он гостеприимен, насколько это возможно, и обе горничные и весь затхлый замок в их распоряжении, Себастьян пытается сделать его пригодным для жизни, весь остаток вечера вычищая хотя бы комнату для господина и залу, и кормит всех обитателей таким ужином, какого они не видели, кажется, со дня заселения в замок, если его помнят.
Говорят, в этой деревне есть мстительный демон, вырезающий одну семью за другой, и, хоть Сиэль скептически относится к деревенским байкам – семьи и правда умирают, изуродованные, и хорошенькая младшая горничная, дрожа от страха и глядя на Себастьяна восторженными глазами, рассказывает все подробности этой легенды, какие знает. У них нет ни одной зацепки, не то чтобы такие задачи пугали цепного пса королевы, и они принимаются за расследование, перерывая вверх дном дома погибших, ничего не находят вообще, и Сиэль, признаться честно, ненавидит те дела, в которых изначально непонятно вообще ничего – не может же он полагаться просто на слова девчонок, которые теряют разум при одном взгляде на его дворецкого.
И – как бы смешно и цинично ни звучало – он не верит в демонов, ему смешно и зло, когда люди объясняют самым крайним то, что можно объяснить хоть чем-то другим. Больная тема, можно было бы сказать, знай кто-нибудь об этом.
В домах они не находят ничего, хотя перерывают их методично, один за другим, и Себастьян лишь разводит руками, поражая всех своими кулинарными талантами к ужину, он редко предоставляет Сиэлю решать абсолютно всё самому, и это немного пугает. Решившись, Сиэль заходит за ним вечером, коротко велит идти следом, и впервые в жизни видит, как Себастьян садится в постели, переодевается, Себастьян, оказывается, тоже спит.
Они находят лопату и лампу, стараясь действовать как можно тише, Сиэль приводит его на кладбище, и они ночью, в темноте, с одной только лампой долго выискивают могилу хоть одной из жертв, хотя их предостаточно, и Сиэль указывает на неё, ставит лампу на землю рядом и говорит холодно, совершенно не подходящий приказ для дворецкого, грубая работа, навроде мести:
- Копай.
Себастьян склоняется почтительно, без слов, плохо видно, но – кажется, улыбается хищно, будто зная что-то, что неведомо его глупому маленькому господину, ну да он часто так делает, и он снимает верхний плащ, бросая его на надгробие, белые перчатки, засучивает рукава и принимается за работу, и, как и любую прочую работу, дворецкий семьи Фантомхайв выполняет быстро и идеально. Сиэль кивает – и он вскрывает гроб, спрашивает тихо:
- Уверены, что хотите это осмотреть? Это могу сделать я и составить отчет.
Сиэль фыркает, подходя ближе, освещая содержимое, он вполне взрослый для трупов и многое повидал, и не испытывает сомнений ни насчет своей кончины и разложения, ни насчет заботы дворецкого, отвечает:
- А что, ты нашел, что можно осмотреть еще, кроме них?
Делает последний шаг, наклоняется, а потом – отдергивается и его выворачивает прямо у свежевырытой могилы, и Себастьян стоит позади него, оперевшись о лопату, горестно вздыхает.
- Ну я же предупреждал.
Отчет Себастьян тоже составляет быстро и идеально, так, что к утру никто даже не догадывается о том, что могилу трогали, а на столе перед Сиэлем лежат исписанные листы, и он просматривает их, откладывает в сторону, вздыхает.
- Звучит зловеще. Я даже начинаю верить в эти сказки про демонов.
Дворецкий красивым аккуратным движением наливает чай в фарфоровую чашку – один из привезенных с собой сервизов, в этом замке не найти ничего приличного – ставит на стол рядом с графом, пожимает плечами, не отвечает ничего, улыбается, и это беспокоит Сиэля.
- Скажи мне, Себастьян, - спрашивает он, наконец, то, что должен бы с самого начала, но очень уж не хотел задевать этот щепетильный вопрос. – Ты чуешь других демонов, как чуял Адского Пса?
Себастьян разворачивается к нему спиной – нарочно, наверняка нарочно – неспешно ставит чайничек на стол, берет с подноса тарелочку с десертом и любовно устраивает его рядом с чашкой чая, расстелив салфетку и положив приборы идеально параллельными линиями. Только потом отвечает:
- Увы, господин, мы не чуем друг друга, так что я не могу вам помочь как демон.
Сиэль ударяет по столу раздосадовано, и не то чтобы так уж важно было ему это дело, но – всё в нем было странно, дворецкий вел себя странно, изуродованные трупы были странны, замок этот и то, что не мог же он просто взять и уехать, не решив дела – себе он говорит, что это из-за приказа королевы, и ни в коем случае не из-за задетой мальчишеской гордости и любопытства. Вдыхает несколько раз, сдерживая злость, не собирается отступать.
- Тогда. В замке наверняка есть библиотека с историей деревни и её семей. Замка. Перечитай это, найди хоть что-нибудь. И мне принеси пару книг.
Себастьян смахивает со стола невидимые пылинки, наклоняет к уху хозяина из-за кресла и говорит тихо, с улыбкой, как какой-то секрет, который не следует слышать посторонним:
- А я уже нашел.
И опускает перед ним раскрытую книгу – совсем не старую, какими представлял Сиэль книги из библиотеки этого замка, и он склоняется над ней, читает, потом поднимает голову, смотрит в глаза дворецкому, спрашивает тихо:
- Думаешь, все-таки в этом дело?
- Практически уверен, мой господин.
Сиэль размышляет какое-то время, постукивая пальцами о блюдце, пожимает плечами и отпивает, наконец, чай. Пожимает плечами.
- Ну что же ты ждешь тогда? Отправляйся и немедленно найди этого мальчишку.
Себастьян кланяется покорно и удаляется, Сиэль весь день праздно шатается по разваливающемуся, гниющему изнутри замку, дворецкий возвращается лишь под вечер – чтобы успеть подать ужин, разумеется, и лишь потом, оставшись с ним наедине – снова кланяется и докладывает довольно:
- Задание выполнено, мой господин.
Они снова выбираются из замка ночью, тайком, Себастьян спрятал мальчишку в одном из домов его жертв, и это и правда мальчишка, младше Сиэля, ободранный и измазанный в грязи – его поймали в лесу рядом с деревней, он спал в дупле; глупость, и графа, несмотря ни на что, чуть передергивает от вида этого всклокоченного грязного существа, похожего на человека меньше, чем даже Плуто. Мальчишка связан крепко, привязан к стулу, во рту его кляп, и Сиэль делает было жест Себастьяну, чтобы вынуть его, но останавливается – что там спрашивать, и так всё ясно. На животе у мальчишки есть такая же, как и в глазу самого Сиэля, печать.
В книге, найденной дворецким, подробно описывалось, как лет пять назад сожгли семью за колдовство, и один лишь ребенок сбежал, и теперь, спустя пять лет – жители деревни погибают друг за другом, целыми семьями, и у этого животного ребенка совсем человеческие, загнанные, обреченные глаза, и он совсем их не боится, и на теле его печать. Месть – Сиэль знает вкус этого слова. Печать на мальчике расцарапана до засыхающих уже царапин и свежей крови – он знает, насколько иногда хочется. Он обходит их пленника по кругу, и каблуки его звонко стучат о деревянный пол.
- Что прикажете делать, господин? – спрашивает Себастьян. – Прошу решить вас скорее, вскоре появится его демон и мне будет затруднительно сдерживать его и выполнять ваши приказы одновременно.
В голосе его нет ни капли удивления, будто он знал с самого начала, но все равно прикрывал своего сородича, но Сиэль верит в силу контракта сильнее, чем в свои домыслы. Он замирает за спиной мальчика, спрашивает задумчиво:
- А почему его нет сейчас?
- Увы, демон этого мальчика куда слабее меня, и может лишь появляться ночью и убивать тех, кого прикажут, а не выполнять приказы.
- Ясно, - отвечает Сиэль.
Садится на колени напротив мальчишки, отводит в сторону его всклокоченные волосы и смотрит в его темные глаза – долго, внимательно, как в зеркало, подобное – к подобному, и – если отбросить шелуху рода и богатств – сам выглядит еще омерзительнее, и демон его сильней.
- Убей его, - говорит Сиэль, не отводя взгляда.
Себастьян фыркает слышно, довольно, и произносит с явной готовностью, будто ночами репетировал эту речь:
- Прошу прощения, мой господин, но я не могу так откровенно забрать душу коллеги. Меня не поймут.
Сиэль встает, отходит, прислоняется к стене, вздыхает, и осознает вдруг, что совершенно ему все равно, что будет с этим мальчиком, с этой деревней, с этими демонами и людьми. Он кажется себе ужасно неуникальным в этом мире, мальчишкой с ободранными коленками, спавшим в дупле и душившим детей по ночам.
- Есть идеи получше?
- Вообще-то, - Сиэль ненавидит эту его улыбку. – Есть.
И Себастьян подходит к пленнику, вынимает кляп, дает легкую пощечину и спрашивает притворно-мягко:
- Я демон. Не стоит ждать, что тебя спасут. Ты меня понимаешь?
Тот кивает.
- Давай поговорим с тобой, - и с голоса дворецкого ведрами можно собирать мёд.
То-то он был так доволен – идеально подвернувшийся, отлично дополненный спектакль, разыгрываемый только для его главного блюда. Ты такой же, с тобой будет то же, внимай, слушай, я расскажу будто не тебе, найденной – той самой, ценнейшей, последней недостающей приправой.
- Ты хочешь мстить? Спустя столько лет. Честно? Настолько, чтобы самому убить всех?
Мальчик всхлипывает, опускает глаза, качает головой, отрицательно.
- Вот и умница, что не врешь, - говорит Себастьян. – Хочешь отдать душу?
Нет – качает, и дворецкий даже гладит его по щеке поощряющим движением, белой перчаткой по грязной коже.
- Вот и правильно, зачем губить обе свои жизни из-за детского порыва, а? Вот только ты уже не можешь остановиться, у тебя нет выбора, уже продал, все предрешено?
Да – кивает, и Сиэлю хочется или врезать Себастьяну с его расползающейся улыбкой и сладким голосом как следует, или заткнуть уши и разреветься. И Себастьян протягивается к самым губам мальчика, выдыхая, почти касаясь, и продолжает:
- А знаешь, как? Люди вечно забывают такие мелочи. Демон имеет право на душу, только если контракт выполнен. Если ты отомстишь. Но знаешь, что? Если ты не отомстишь – нет. Забудь. Уезжай отсюда. Больше не приказывай никого убивать. Молись, и, может, - усмешка, - тебе даже светит рай.
Мальчик смотрит на него во все глаза, плачет, ревет, и сложно его не понять – всю жизнь верить, что не будет, не бывает ничего хорошего, всё отдано еще в детстве, и всё, что можно – это заставлять верить себя, что не зря, но – и вдруг услышать, что неправда, и можно иначе. Можно верить и как любой другой обычный человек устраивать жизнь, и, может, даже, жениться на Лиззи, устроить пышную свадьбу – она была бы счастлива, увидеть, как вырастут его дети. Без Себастьяна только – того, кто будит каждое утро и завязывает шнурки, но этому же можно научиться.
А потом глаза у мальчишки становятся огромные и испуганный, что циферблаты и Биг Бена, он смотрит куда-то за спину дворецкого, и – все происходит мгновенно, Сиэль даже не успевает понять – огромное черная тень проносится от входа к пленнику, вцепляясь в него, яркой пожирающе-черной вспышкой – всего на несколько секунд – и исчезает. Оставляя лишь изуродованное тело. Сиэля не тянет подходить, но он и так видит, что грудная клетка вздыблена и выпотрошена, и его мутит, он отворачивается, идя вдоль стенки.
- В чем дело, и что это был за концерт? – спрашивает он сипло.
Ему не хочется быть таким – уродливым, выпотрошенным. Ему хочется плакать.
- Вероятно, демон посчитал, что месть осуществилась. Может, он успел убить всех за эту ночь.
Сиэль кивает, не говоря больше ни слова выходит и не видит, как Себастьян задерживается на несколько секунд у трупа, прежде чем последовать за ним, и взгляд его ал и жаден.

***

Надежда.
И Себастьян стоит, прижавшись в двери, дышит тяжело и чует – Сиэль думает о том, что он тогда сказал. Идеальной, недостающей приправой, завершающей блюдо для голодного демона – губит в себе надежду на собственную жизнь, решая идти до конца все равно. Одуряющим, сводящим с ума запахом, готовое блюдо в приоткрытой печи, самое правильное время, испортится со временем, застареет, и он не выдерживает – распахивает дверь, ложится на него, на его кровать, царапая грудь, хрипя.
Демон не может забрать душу, пока не выполнен контракт, не может съесть.
И тогда он его целует.